Радуга — дочь солнца
Рассказы
Улыбка командарма
Шумят под Можайском дремучие ели,
И сосны шумят, потерявшие сон.
Четыре недели, четыре недели
Сражается насмерть в лесу батальон.
Юрий Леднев
1
Выезжая в войска, генерал Говоров, как правило, брал с собой кого-нибудь из политработников. Некоторые утверждали, что делает он это для того, чтобы «комиссары понюхали пороху», но те, кого он брал с собой, не разделяли такого мнения.
Сам командарм об этой своей привычке ничего не говорил. Слыл он человеком угрюмым, неразговорчивым и суровым. Во всем его облике — высокой фигуре, скупых жестах, крупных чертах лица — было что-то от тяжелой вятской земли, где прошло его детство.
Два дня назад Говоров вступил в должность командующего Пятой армией, заменив Лелюшенко, раненного на Бородинском поле. Армии ставилась задача прикрыть Можайское направление, но прикрывать было нечем, потому что армии как таковой еще не существовало. Несколько разрозненных стрелковых и артиллерийских частей седлали Минскую магистраль, да на Бородинском поле, врывшись в землю, держалась из последних сил стрелковая дивизия, спешно переброшенная с Дальнего Востока.
Ночь командарм провел в Макеихе, в штабной избе, знакомясь с обстановкой и размышляя над картой. Карта только что была получена из Генерального штаба и еще пахла типографской краской. Начальник оперативного отдела уже нанес на нее условные обозначения вражеских частей и соединений. Крутые стрелы, ромбы, круги, треугольники, рассыпавшись веером, густо, как железные опилки магнит, облепляли Минскую магистраль. Знаменитая эсэсовская дивизия «Рейх», более трехсот танков 5-й и 10-й танковых, 32-я, 87-я, 252-я, и, охраняя все это скопище людей и техники, висели в воздухе самолеты 8-го авиационного корпуса.
В глазах рябило от цифр. Командарм сильно потер лицо ладонями и взглянул в окно. Утро уже наступило. Под потолком слабо светилась маленькая электрическая лампочка, подключенная к аккумулятору. Глухо отдавались шаги часового по прихваченной ночным морозцем земле. Командарм вызвал адъютанта и приказал приготовить машину.
На улице он встретил старшего инструктора политотдела батальонного комиссара Кабанова. Комиссар только что вернулся из «пятидесятки», где он помогал организовывать переброску частей из Вереи под Можайск.
— Поедете со мной, — сказал командарм.
Ехали все время молча. В этот осенний день 1941 года погода стояла скверная. С вечера подморозило, а сейчас опять заненастило, подул ветер, и временами хлестал дождь вперемешку со снегом. По сторонам дороги вокруг воронок бурыми полосами лежала неживая трава. Над Можайском в темных провалах неба пылали зарницы. Непрерывный гул висел над землей, как тревожный набат колокола.
Кабанов, разместившись вместе с офицерами оперативной группы на заднем сиденье, рылся в своей туго набитой полевой сумке, стараясь отогнать сон. Неожиданно командарм спросил:
— О чем пишет сегодня «Правда»?
Кабанов, застигнутый врасплох, напрягая память и сильно волнуясь, начал рассказывать. «Крепче ряды! Сломить натиск врага!» — так называлась передовая «Правды». Припоминая отдельные фразы и призывы, Кабанов пересказал самое главное.
Командарм слушал молча, слегка повернув голову и прикрыв глаза. Его лицо казалось совершенно спокойным, но именно в этом спокойствии угадывалась та предельная сосредоточенность на какой-то одной мучительной мысли, таящей в себе непомерную тяжесть и не дающей ответа ни на один вопрос.
2
За Дороховом, у поворота, где кончался лес и взору открывался простор полей, кое-где перечеркнутый пустыми трещинами траншеи, машина остановилась. Здесь на обочине дороги нестройными шеренгами теснились солдаты, что-то крича и размахивая оружием, а перед ними в воинственной позе стоял рослый полковник и отдавал приказания. Капитан, сопровождавший полковника, держал в руках пачку каких-то документов.
Увидев командующего, полковник четко повернулся и доложил:
— Окруженцы, товарищ генерал. Вышли из-под Вязьмы. Разрешите действовать согласно приказу?
И, снова четко повернувшись и сделав два шага вперед, полковник приказал выступившему из толпы высокому, заросшему густой черной бородой человеку:
— Сдать оружие!
Несмелый ропот пронесся в толпе. Несколько человек медленно сняли немецкие автоматы.
— Они разгромили штаб эсэсовской дивизии и взорвали склад боеприпасов под Спас-Деменском. Вот документы и фотоаппарат. Они делали снимки, — доложил подошедший капитан.
Не отвечая капитану, командарм сурово глядел на чернобородого. На нем была изодранная шинель со следами засохшей глины на обрубленных снизу полах, левую часть лица от разорванного уха до красивого тонкого носа пересекал розовый шрам. Из-за широкого офицерского пояса торчали длинные деревянные ручки немецких гранат.
Заметив пристальный взгляд генерала, чернобородый отбросил палку, на которую опирался, и приблизился на положенные четыре шага.
— Коммунист Назаров, — представился он, вытянувшись и плотно прижимая руки к бедрам. Он не назвал своего звания, это можно было узнать по двум «шпалам» в его петлицах, и все поняли, что не звания и приказы, потерявшие силу в болотных топях и непроходимых лесах, а вот эта партийная принадлежность, о которой в первую очередь вспомнил майор Назаров, помогли им выстоять и победить.
Все так же стоя навытяжку, Назаров вынул из деревянной кобуры маузер и протянул полковнику рукояткой вперед. Под оттопырившейся шинелью на побуревшей гимнастерке рубиновой свежестью сверкнул орден Красного Знамени. Не говоря ни слова, командарм взял у полковника оружие и осторожно провел рукой по длинному тонкому стволу, побелевшему от времени. На магазинной коробке отчетливо проступала гравировка:
«Награжден по постановлению ВЦИК именным оружием за героизм и отвагу, проявленные в боях под Касторной».
Командарм подошел к Назарову и вложил маузер в треснувшую и скрепленную проволокой кобуру.
— Позаботьтесь о них, — приказал он полковнику и, согнувшись, полез в машину.
3
Чем ближе к Можайску, тем сильнее чувствовалось какое-то смутное беспокойство. Помятая «эмка» осторожно катилась вперед, пофыркивая на дорожные невзгоды. Бурый стог соломы на околице деревни еще больше подчеркивал обреченность земли. Ни одного человека не было видно вокруг. За деревней дорога стала забирать влево, сбоку потянулась старая березовая аллея, и сквозь дымную пелену показались шпили можайских соборов.
В это время над головой остервенело забарабанили пулеметные очереди. Командарм приказал остановить машину и, осторожно ступая, вышел на грязную кромку дороги. На голубом кусочке неба, исцарапанном пулеметными трассами, как в полынье, металась двукрылая «чайка», отбиваясь от наседавших «мессершмиттов». Один, делая крутые виражи и сверкая желтым брюхом, наседал на нее сверху, другой старался зайти в хвост.
Адъютант протянул бинокль, но командарм даже не заметил этого жеста. Ни на секунду не отрывая взгляда, он следил за воздушным боем, как будто бой этот решал судьбу
